На заре самурайской вольницы - Александр Альшевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наступил 1167 г. После того, как отшумели положенные по случаю нового года торжества и церемонии, в Ходзюдзидоно собрались кугё. Им предстояло обсудить важный вопрос: кто должен стать великим министром. Споры затянулись до глубокого вечера. Одни стояли за Тайра Киёмори, другие выступали против. Первые подчеркивали, что за ним – сила и порядок, а значит и спокойствие в стране. Вторые отстаивали нерушимость традиций, заложенных отцами и дедами, намекая на всю нелепость и вредность ситуации, когда благородными мужами начнет командовать самурай-деревенщина. Конец разногласиям положил хозяин усадьбы: «Способности Киёмори-доно известны всем. Его назначение на пост великого министра ни что иное, как благо для страны. Что же касается его якобы невысокого происхождения», тут экс-император умышленно сделал долгую паузу и многозначительно обвел взглядом сидевших перед ним вельмож, «мне почему-то кажется, что это не совсем так». Присутствующие заулыбались, сразу сообразив, о чем идет речь, и склонили голову в знак согласия. Сейчас не время было поступать иначе. В павильоне в саду уже ждали музыканты, готовые развлекать их до утра, и стояли столики с обильным угощением.
Известие о присвоении главе дома Тайра первого ранга второй степени и назначении его Великим министром столица восприняла спокойно. Люди давно привыкли к тому, что все строилось и восстанавливалось Хэйси, за порядком на улицах следили Хэйси, утихомиривали надоевших всем воинов-монахов Хэйси, подаяния нищим и пострадавшим от стихийных напастей выдавались из закромов Хэйси. К Хэйси принадлежали уже пять кугё. Хэйси губернаторствовали в одиннадцати провинциях, а пять находились у них в кормлении. Так чему было удивляться, если не только столица, но и страна целиком фактически управлялась Хэйси.
В Китае должность Великого министра называлась сёкоку, поэтому Киёмори очень понравилось, когда его стали в китайском стиле величать Хэйсёкоку – Великий министр Тайра. Поначалу он с энтузиазмом принялся за дело, надеясь, что сближение с императорским домом поможет ему наладить широкую морскую торговлю с сунским Китаем. По Внутреннему Японскому морю, расправив паруса, величаво плывут четырех и шестимачтовые огромные корабли со всеми ихними ахтерштевенями, водонепроницаемыми перегородками, кабестанами, компасами. Трюмы их забиты шелковыми тканями, ароматическими веществами, фарфоровой посудой и прочей всячиной, шедшей в Японии нарасхват. И назад эти громадины возвращались бы не «налегке». Жемчуг, расписные лакированные поделки, перламутр, медные изделия, а также сосны, криптомерии, кипарисы и другой лесоматериал, а главное – золото манили к себе сунских купцов. Торговля с Китаем способствовала не только материальному, но и духовному развитию Японии. Взять, к примеру, составленную в 980 г. энциклопедию «Тайпин юйлань» («Императорское обозрение годов Тайпин»), вывоз которой из Поднебесной строжайше наказывался. Сколько и кому заплатил за нее Киёмори ведал лишь он сам, однако эта книга, попав в Японию, открыла ее жителям разнообразные секреты великого соседа. Чем закончился диспут восьмидесяти ученых-конфуцианцев в 81 г. до н.э. узнали те, кто прочитал трактат Хуань Куаня «Ян те лунь» («Спор о соли и железе»). И эта древняя и очень поучительная книга стала известна благодаря стараниям Киёмори. А ведь были еще и многотомная «Императорская медицинская энциклопедия», выпущенная в 1111 г., «Эссе» Шен Куана, содержащее много полезной информации об астрономии, метеорологии, математике, и прочие книги, послужившие делу японизации китайских достижений науки и культуры. Узнав, что в Китае помимо железных, медных и серебряных монет в обращении находятся и бумажные деньги, Киёмори заразился идеей монетаризма, не покидавшей его всю оставшуюся жизнь.
Однако устремления Киёмори в этом направлении наткнулись на стену полного непонимания, вернее, неприятия. Кислая физиономия регента Мотофусы во время высочайших докладов императору, откровенно-издевательское поведение вельмож свидетельствовали: на помощь двора он может не рассчитывать. Ты, братец, и так прибрал к рукам всю торговлю с Китаем, но тебе, оказывается, этого мало. Тебе вдруг вздумалось расширять ее за наш счет. Нет уж, уволь нас от этой почетной миссии. Мешать мы тебе не будем. Страшновато. Но и помогать тоже. Не нашел поддержки Киёмори и у экс-императора, сделавшего вид, что это его не касается. Императорский двор решил со стороны наблюдать, как Хэйси будут строить порты, углублять фарватеры и т. д. и т. п. и ждать. А вдруг надорвутся! Пусть эти Хэйси занимаются на море чем угодно, лишь бы перестали с вожделением поглядывать на наши земли, думали сановные Фудзивара. Столкнувшись с таким отношением, Киёмори отчетливо осознал бесполезность своих постов и рангов. Реально они никак не помогали, а вот мешали здорово. Сколько времени уходило на одни доклады, визиты, заседания, церемонии?! Каждый день лицезреть ухмылку регента Мотофусы? Подобные встречи не доставляли удовольствия ни тому, ни другому. Иногда Киёмори казалось, что Фудзивара непотопляемы: придавишь в одном месте, вылезают в другом. Один Мотофуса чего стоит. Так и исходит ехидством. Все не может забыть, как его обошли с земельными владениями усопшего Мотодзанэ. Не упускает случая оговорить Киёмори в беседах с малолетним императором Рокудзё, который все чаще при виде Великого министра переставал улыбаться и капризно надувал губы. Он постепенно подпадал под сильное влияние регента и его родни. Рокудзё даже удостоил своим посещением усадьбу Мотофусы и принял участие в поэтическом вечере. Ко всему прочему в столице объявился небезызвестный Фудзивара Моронага, сын левого министра Ёринаги. После смуты Хогэн Моронагу приговорили к ссылке в провинцию Тоса, и он уже собрался стать монахом, но дед, Тададзанэ, отговорил его: «Не спеши, все может измениться». Вернувшись в Киото, Моронага быстро сблизился с Госиракавой, который в своей колоде всегда хотел иметь карты разных мастей и козырять ими в трудных ситуациях. Несостоявшийся монах, пользуясь высочайшим покровительством, при любой возможности пытался уколоть Киёмори, благоволившему юному Коноэ Мотомити, внуку Фудзивара Тадамити. Отец Моронаги искренне ненавидел последнего и все его потомство, поэтому причины поведения Моронаги объяснялись скорее не поступками Киёмори, а генетическим наследием Фудзивара Ёринаги.
«Зря, зря я поддался на уговоры экс-императора», корил себя Киёмори. И был прав. Императорский указ о его назначении Великим министром без всякого сомнения сплотил дом регентов и канцлеров Фудзивара перед лицом такой опасности, как возвышение Хэйси. Оно таило в себе угрозу не только оттеснения от власти, это Фудзивара с их опытом как-нибудь пережили бы, но и, самое главное, потери родовых земель, т. е. Фудзивара могли лишиться экономического фундамента своего благополучия. Сделав Киёмори Великим министром, Госиракава еще крепче прижимал Фудзивара к стенке, рассчитывая, что подобные действия в конце-концов вызовут резкую ответную реакцию, но не сейчас, конечно, а потом, когда Хэйси станут опасны для самого экс-императора. Ему же в этом случае останется лишь перейти на другую сторону и… править дальше, взращивая и лелея очередное пугало для Фудзивара и прочих недовольных его правлением. Киёмори чувствовал какую-то обреченность и безысходность своего нового положения, словно муха, попавшая совершенно неожиданно в тонкую и невидимую паутину: чем резче дергаешься, тем сильнее запутываешься в ней. И что же? Смиренно ждать, когда приползет паук и высосет всю кровь?
Тайра Киёмори подает в отставку с поста Великого министра, объяснив сей поступок пошатнувшимся здоровьем и давним желанием постричься в монахи. Экс-император был удивлен, искренне и неприятно удивлен. Он долго всматривался в глаза Киёмори, но так и не нашел в них ответа на мучивший его вопрос почему? Благословляя Киёмори на подвижничество, Госиракава как бы мимоходом отметил, что и сам в скором времени последует его примеру. Действительно, уже нынешним летом экс-император превратится в монаха Гёсина, а в миру его начнут величать императором-иноком
Состоявшаяся в феврале 1168 г. церемония пострижения Киёмори прошла тихо и скромно. В ней участвовали только ближайшие родственники, не скрывавшие удивления решением главы дома Тайра стать монахом под именем Дзёкай. Через несколько дней после этого в районе Восьмой улицы в Киото вспыхнул сильный пожар. Подгоняемый ветром огонь пожирал и шикарные усадьбы аристократов и лачуги бедняков, лишая крова тысячи горожан. Не иначе как гнев Киёмори вызвал пожар, шептались люди. Неспроста же он обрил голову. Многие, оцепенев от страха, ждали новых напастей: устранившийся от мирских забот Киёмори им больше не защитник, а в молитвы монаха Дзёкая верилось с трудом. Однако все как-то само собой обошлось. Жизнь в столице потекла своим чередом, и народ понемногу успокоился. Киёмори же уединился в Рокухаре и ничем не выдавал интереса к делам государственным. Он целиком посвятил себя молитвам и семье: подолгу беседовал со старшим сыном Сигэмори, увлеченно играл с его детьми – Корэмори и Сукэмори. В общем – обычный дедушка среди внуков. Еще до выхода на монашество Киёмори намеренно и открыто стал выделять Сигэмори среди членов своей семьи. И для этого имелись серьезные основания, которые он не раскрывал никому. Именно они, а не пошатнувшееся здоровье, в первую очередь заставили его отказаться от поста Великого министра и уйти на покой.